Исповедь мамы

Родительница впервой слышит, что она худая родительница, хватит скоро после рождения ребятенка. Папу бесит, что чадо ревет, не почивает, что родительница цапает его на ручки, не цапает его на ручки, кладет с собой почивать, уходит почивать к нему, что она психует из-за всякого чиха, и в квартире у нее не спрятано. Тяни подевай дома сидела – что сооружала?Спрятать было тяжко?
Затем подключаются бабы: кормишь не этак, расписания нету, толкует он у тебя худо, занимаешься с ним чуточно, чуточно порешь, чуточно уважаешь, чуточно дрючишь, все, все ошибочно!
Там вступают родительницы в песочнице, козны у подъезда и воспитатели детсадов. Ну-кася и эскулапы еще, особая статья: о чем вы вообще чаете, вы что – угробить хотите своего ребятенка?Разумеется, благодарю, с самого рождения этого и домогаюсь.
К тому моменту, что чадо пойдет в школу, его родительница содрогается уже от всякого обращенного к ней слова, сжимается, ожидая удара, готова в любой момент шибко спрятать ребятенка за хребту, поворотиться рылом к опасности и оскалить зубы, что зажатая в угол волчица, коя из финальных сил отстаивает своего волчонка.
Там, истина, когда она прогонит нападающего лаем, воем, клацаньем зубов и угрожающим топорщением шерсти на зашейке, она учинит своему волчонку этакую трепку, что чуточно не покажется: что храбр меня позорить?Сколько я еще из-за тебя буду рдеться?
В школе, ясное подевало, маме ничего утешительного не проронят, кроме того, что с ребятенком нужно заниматься, что с ним нужно сооружать домашнюю работу, что нужно ему объяснять, что себя вести, и потребуют, чтоб она наладила его поведение в классе, что если бы у нее был пульт дистанционного управления ребятенком.
К шабашу школы родительница уже будет знать, что ее чадо никчемен, ЕГЭ не отдаст, в дворники не возьмут, секунднее, целое педагогическое фиаско. Дома тятя удостоверен, что родительница испортила ребятенка своей мягкостью, а бабы уверены, что она его и не кормит даже.
Россия – сторона недружелюбная к ребятенкам. На роздыхе, в транспорте, в стезе, на улице на родительница обращены бдительные взоры сограждан, готовых по любому предлогу испустить дидактическое замечание. Не эфирнее и в храме, где хулиганящих ребятенков не особливо уважают – и родительница ребятенка, кой уходился, фокусничает или отправился топотать по храму во эпоха чтения Евангелия, чего токмо не наслушается.
Желая я знаю одинешенек святилище, где ребятенков, способных стоять на службе, а не висеть на маме, вечно зовут стоять спереди. Там они лицезрят не чужие хребты, а богослужение: что распевают, кто разбирает, полным-полно ли осталось, что сооружает батюшка… кто уходился – отвлекается, поправляет свечи в шандалах, может присесть даже на скамеечку. За хребтами мамы и бабы, кои вовремя напомнят, когда подняться, когда распевать, когда перекреститься.
Знаю бабок, кои, лицезря, что изнылся чадо во эпоха продолжительного чтения молитв перед причастием, могут предложить маме подержать его на ручках, а то и вовсе погулять с ним в духовном дворе, чтоб мама сама пришагала в себя и помолилась перед причастием.
Знаю учителя, коя на собрании два часа сказывала родителям – сообща, а там порознь, - какой у них распрекрасный класс, какие в нем отличные талантливые ребятня и что с ними здорово трудиться. Родители удалились домой так озадаченные, что отдельный по стезе даже укупили торт к чаю.
Я лицезрела тетю, коя в аэроплане прямо-таки забрала у замотанной мамы ноющую четырехлетку и всю стезю писала с ней в тетрадке, разбирала с ней Маршака и Чуковского, занималась пальчиковыми играми – и даже позволила маме чуть-чуть успеть, а соседям – лететь в тишине.
Лицезрела прочую, коя, когда ее кресло позади пинал ногами сторонний чадо, окрутилась и вместо сакраментального «Мамаша, утихомирьте своего ребенка» проронила: «Малыш, ты пинаешь меня в хребту, это чрезвычайно обидно, прошу, не сооружай этого».
Раз я ехала домой в маршрутке с перчаточной куклой-медведем в сумке. Против сидела девочка лет пяти, коей было уныло. Она ерзала, болтала ногами, допекала маму спросами, пихала соседей. Когда топтыгин помахал ей лапой из сумки, она чуть не свалилась с сиденья от изумления.
Мы всю стезю резались с мишкой, а мама глядела с недоверчивым ужасом, готовая в любой момент отнять ребятенка, отобрать топтыгина, всучить его мне попятно, рявкнуть, чтоб дочь сидела смирно и недвижно – и зарезать любого, кто посмеет что-то проронить. Это уже условный рефлекс, это застарелая обычай не поджидать от охватывающих ничего хорошего.
Я помню, что бабка или дедушка забирали у меня ночью голосящего младенца, проронив прямо-таки "поспи", желая им завтра на работу; что хозяин, не пуская алгебре доесть нас с ребятенком, шибко и весело заканчивал с ним уроки, что меня подстраховывали, подхватывали и помогали - домашние, подруги, коллеги
Я помню попутчицу, коя терпела ночные ревы моей трехлетней дочери в поезде, и продавщицу, коя подарила ей банан, когда наш рейс приостановили на 18 часов и ошалевший чадо пулей носился по аэропорту.
Помню с благодарностью тех, кто помогал вознести переворотившуюся коляску, пропускал без очередности в социальный туалет, протягивал платочки, когда у сына на улице шествовала из носа кровь, преподносил прямо-таки этак шарики, смешил хныкающего ребятенка. И мне вечно чудится, что я должна вернуть это все прочим народам.
Всякой маме тяжко. Она не все знает и не все умеет, она не вечно еще сама завоевала той степени психической зрелости, взрослости, доброжелательности, уверенности в себе, коя позволяет ей в любой кризисной ситуации хранить наличие духа и принимать точные решения.
Мама сооружает оплошки, занимаясь самым центральным делом и самым дорогим народом в жизни. Она лицезрит это и не знает, что их исправить. Ей и этак чудится, что она все сооружает не этак и ошибочно; она в душе перфекционистка и желает все сделать идеально, однако идеально не может и поджидает, съежившись, что ей сейчас опять поставят двойку. Не нужно вколачивать ее по шляпку.
Часом ее стоит поддержать хорошим словом, приметить у ребятенка прогресс, похвалить ее усилия, проронить ей что-то хорошее про ее ребятенка, ненавязчиво предложить помога. И не торопиться судить, тыкать перстом, воспитывать и сооружать замечания. А если хныкает – внимать, а не учить. А если хныкает – облапить и пожалеть.
Потому что она – мама, она сооружает самую тяжкую, неблагодарную, пользительную работу в мире. Работу, за кою не платят, не славословят, не повышают по службе, не пускают поощрений. Работу, в коей полным-полно крахов и падений и чрезмерно уникально чудится, что чего-то завоевала.
Можно даже не славословить, чаятельно. Не помогать, не увеселять чужих ребятенков, не резаться с ними, не толковать хороших слов.
Прямо-таки не шпынять на всяком шагу. Уже будет огромное облегчение.